Дальняя дорога до "Белых Столбов",-
Можно подумать о жизни;
Тяжкое таинство сказочных слов;
Сотни нелепых комиссий.
Холм за холмом; за оврагом - овраг;
Три поворота... Три раны...
И место, в котором за окнами мрак
Сменяет добро без охраны.
Встречает горбатый, как черная смоль,-
"Вороной" его называешь;
"Я болен..."- так тихо, как будто пароль;
Как будто к спасенью взываешь.
А дальше - окно, да белая даль;
И бюст - словно чей-то ироглиф.
Становится даже немножечко жаль,-
Но жалость - безмолвный апокриф.
Как много провел у окна этих дней;
Как множество раз его иней целован.
На "Белых Столбах", среди сотен огней
Твоими губами узор нарисован.
Стоял у окна и ждал тишины,
А рядом, как птицы - больные.
И голубей песни и взмахи слышны;
И всполохи ветра шальные.
А рядом больные. Один в потолок
Бросает унылые фразы.
На "Белых Столбах" твоей жизни итог,-
Все же лучше, чем чайник над газом.
А дальше... А дальше - кровать, словно стол,-
Сидишь и на миске рисуешь
Гороховый, желтый, бескрайний простор.
А после - пойдешь и закуришь.
Голодные взгляды, порывы пойти,-
Еще получить бы добавки.
Но дальше "надзорки" и нету пути,-
Как нету и в жизни - от справки.
И многие ходят,- их образ размыт;
И души их плещутся тиной.
Сидишь, и, порой, начинаешь любить
Свой срок беспробудный и длинный.
И к вечеру, тонкая, словно струна,-
Такой бы играть в королевы,-
Заходит, и просто глядит на тебя
Игриво, без таинство, смело.
Берешь в руки ручку,- а может, перо?-
И ставишь на ордере подпись:
В графе "Имя/Отчество"- кратко - "Пьеро";
Судьба и пристрастья - под опись.
Уже и раздет, и лишен простыни
Всех этих, как пыльных нарядов;
Им всем отдаешь ты вещи свои;
А тайные образы рядом.
И, стоя один, на холодном полу,
Совсем обнаженный и тощий,
Ты так начинаешь верит в мечту;
Ты так дожидаешься ночи.
И ночь - она рядом; уже и без сна,-
Так трудно уснут в новом месте:
По серой простынке стекает спина,
кажется все интересней.
И смотришь на длинный, на длинный проход,
Ходить по которому - жизнь под запретом;
А белые стены плетут небосвод,
Красивей которого нету.
И день протекает. И ночью светло.
На "Белых Столбах" очень тихо.
А у окна - все тот же Пьеро.
И сердцу так трепетно-лихо.
Сливается все: свет ночных маяков
Из окон соседних построек;
И сказочность сказанных маленьких слов;
И ровность расставленных коек.
И так, в пустоте отдыхающих душ,
До самого жизни рассвета,
Пока белостолбую, зимнюю глушь
Не освещает рыжее лето.
Оно проплывает и смотрит в глаза,-
Сгорают поэта печальные взгляды.
А он понимает - излечит она,
Войдя в его тихо палаты.
И даже заходит, и с ним говорит,-
Вот имя уже промелькнуло.
И взгляд Ее мягкими безднами мнит;
И выплыло все, что тонуло.
Как в кинотеатре, под вспышку софит,
Далеких картин его братское чувство;
И легкая нежность, когда Она спит;
И юное правды искусство.
Эпитетом стона - калеки слова;
А он этих нежных созданий не знает,
Но хочет ласкать их живые сердца...
Как взгляд ее теплый ласкает...
И ждут, затаясь, две души, два испуга,-
Вот вот это небо сойдет и до них.
Мальвина. Пьеро. Будто знают друг друга,
И что-то друг в друге так помнит о них.
Пьеро и Мальвина. Пьеро и Мальвина.
И запах дурмана Его табака.
На первом посту - лишь одна половина;
Второй уже в ласке сжимает рука.
И грезит ночами грядущее - скоро
Он выйдет на волю... А ждут его там?..
И будет искать на фантазии слова
Хоть что-то подобное этим местам.
Он даже закурит, введя как привычку,
Писать в задымленной квартире стихи.
И долго хранить будет в связке отмычку
От этой прозябшей груди.
Играет и плачет. Играет и стонет
На холод осенний три ноты души.
Не раз пожалеет о сказанном слове,
Считая все звуки за жизни гроши.
И будет сидеть среди запаха фальши,
И молча курить. И курить вновь и вновь.
Но это потом. Это все будет дальше.
И дальше протянется эта любовь.
Пьеро и Мальвина. Перо и бумага.
Их встречи ночные... И даже рукой
Касаться друг друга им вовсе не надо
На глади стекла голубой.
Без самых, без лишних,- художники-души,-
Одними глазами. Единый позыв.
И жест неожиданный счастье разрушит,
Костлявыми пальцами зиму укрыв.
Их встречи ночные... На "Белых Столбах"...
Уже и окно их ждет поцелуев...
А в мысли врывается нот дикий взмах.
И вновь размышляет и курит.
Как две параллели отдельных вселенных;
Поэт и Пьеро... Один в тишине...
Холодные, тонкие, взрытые вены;
И взгляды застыли в мольбе.
Одни параллели,- и нету реалий,-
За образом надо сходить, поискать.
Так многие в ночи так долго искали
Грибы-огоньки. Грибники. Собирать.
И вот, только ночью, оставлены всеми,
Они говорили. Мальвина. Пьеро.
И он ночевал у измятой пастели,
Храня и от тени, и света - Ее.
Она засыпала, застыв в полуслове,-
Он сам эти фразы довел до конца,
Ища выступающий символ в покрое
Земли внеземной неземного Творца.
Сидел он на стуле, Перо одинокий,
У самой пастели Ее и души,-
И сон этот тихий, и нежно-глубокий,
Хранил в самом сердце, в лазури у ржи.
Так месяц за месяцем, тяга за тягой,
Тянулись так быстро, что страшно сказать.
Пока за ним утром, усталым беднягой,
Не возвратились... И снова... Опять:
И холм за холмом; за оврагом - овраг;
Три поворота... Три раны...
И место, в котором за окнами мрак,
Возводит добро под охрану.
Встречают и душат... Разбитый фарфор...
Она ведь сказала: "Он к счастью..."
И окна из госпиталя - как приговор;
И долгие, вьюжные страсти.
Сидел, помутневший, в пижаме, Пьеро,-
По снегу две пары сапог танцевали.
И в жизни его всюду было темно,-
Еловые ветви глаза закрывали...
Но в самой далекой... Далекой звезде
Он видел - окна голубого,
И "Белых Столбов" уже нет на земле;
И нет уже больше покоя ...